ТРЕТЬЯ ЮНОСТЬ
Дабы не бередить ноздри родных сигаретным дымом, рождающим мысли о вредных последствиях пагубной привычки, Володя Серёгин, мой тёзка и, в недавнем студенческом прошлом, однокурсник , выходил покурить на подъездную лестничную клетку. Дом, хотя многоэтажный и многоквартирный, был не самый простой, не «хрущёвка» какая-нибудь, лестница прилично убиралась-мылась специальными людьми, и прогулка по табачной надобности выглядела вполне интеллигентным досугом.
Во время одного из таких выходов за пределы квартиры он обнаружил на соседнем этаже присутствие рыжеволосой барышни, придерживавшей согнутой левой рукой локоть правой, между пальцами которой серовато дымился атрибут той же пагубной слабости. Будучи по натуре человеком жизнерадостным и общительным, Володя легко сходился с людьми, поэтому вполне естественно переместился к даме для составления табачной компании.
Назвавшаяся Анной рыжая круглолицая барышня с невнятной фигурой, характерным носом и чуть вывернутыми пухлыми губами, выдававшими её принадлежность к той особой для русского человека нации, энергия и предприимчивость которой не оставляла его равнодушным, сея весьма противоположные чувства - от восхищения до ненависти, - не была симпатичной представительницей прекрасного пола, но её смышлёные широко посаженные глаза обещали разумного собеседника, что и требовалось для неспешного курения.
Обменявшись, после знакомства, вялыми этикетными междометиями, перемежавшимися парой псевдоглубокомысленных затяжек с последующим пусканием дыма из ноздрей, Володя, беря быка за рога, поинтересовался, чем занята барышня в рабочие будни, и оказалось, что она трудится в редакции популярного молодёжного журнала «Юность», в отделе писем.
- У меня приятель рассказы пишет! - вслух порадовался Серёгин, с присущей ему жизненной активностью ещё круче прихватывая те самые рога. - Давай его напечатаем!
Барышня не то, чтобы смутилась от такого напора свежего знакомого, но посетовала, что сама в издательских делах разбирается не очень, но может попросить ребят из отдела прозы посмотреть рукописные творения помянутого приятеля.
- Щас! - оперативно отреагировал Володя, убегая на свой этаж, и через минуту вернулся с несколькими страничками, отпечатанными на пишущей машинке.
Вот так мой рассказ впервые попал на суд профессионалов от литературы...
После окончания института житейские дороги выпускников разошлись как растопыренные пальцы руки, прошло три-четыре года повседневных трудовых будней, после студенческой и аспирантской вольницы приходилось следовать строгим временным рамкам текущего трудового распорядка почтового ящика, иначе говоря, секретного заведения, бывшего местом моей научно-технической службы, и когда мне по городскому телефону, стоявшему на столе у заведующего лабораторией, мой приятель Серёгин предложил связаться с журнальной редакцией, я, хотя и помнивший энергию его заблуждений, отчасти ошалел от неожиданности, первым делом сообщив, что не просил его о таком одолжении, на что Володя, желавший довести свою активность до логического конца, не обратив внимания на мои препирательства, сказал:
- Запиши телефон, позвони, они ждут твоего звонка!
Территорию предприятия бдительная охрана секретной конторы позволяла покинуть в специально отведённое для этого время, и в обеденный перерыв я добрался до телефонной будки, расположенной на улице, за ближайшим углом.
Дозвонившись и назвав себя, я услышал, что сведущим литературным людям рассказ мой понравился, но нужно кое-что в нём убрать-поменять, ведь описанная история чисто житейская, можно сказать, бытовая, и разные полунамёки, бросающие тень на развитой социализм, в ней неуместны и смотрятся белой вороной, к основному мотиву отношения не имеющей. Замечания касались такого абзаца в конце повествования:
Целое лето Вася торчал во дворе, и ребята привыкли к его большой неуклюжей фигуре с неудобно согнутыми в кистях руками, привыкли к его тихо улыбающемуся лицу; привыкнув, перестали замечать, как перестают замечать бравурный транспарант из выцветшего кумача, испокон веку висящий на стене дома, ржавеющие велосипедные рёбра, неизвестно зачем припасённые кем-то в вечно сыром подъездном закутке, привычно разбитое окно у четвёртой лестничной площадки. Вместе с этими традиционными принадлежностями, вместе с рассохшимся теннисным столом, детским грибком с проломленной крышей, старой, красиво изогнутой, обшарпанной лавочкой, ничейной собакой Найдой, вечно лежащей в тени двух салатовых тополей, вместе с президиумом околоподъездных старушек Вася стал символом двора, отображённым в гербе, гимне и знамени.
Мне сообщили, что от этих ловко собранных слов создаётся впечатление общей разрухи, которая увязывает правильный, хотя и с прилепленным ироничным прилагательным, лозунг на плакате со сломанным великом, разбитым стеклом, проломанной крышей грибка и обшарпанной лавочкой, вдобавок сдобренной поминаниями всуе президиума и какого-то гимна с гербом. Уж не атрибуты ли нашей советской социалистической государственности я, наверняка правильный комсомолец, имею в виду? - вроде как нет, не хотелось бы так про меня думать, поэтому это всё, нечаянно и непродуманно написанное, нужно убрать, и тогда рассказ выглядит вполне пригодным.
Не успев толком вникнуть в суть замечаний, намекавших на диссидентский подвох в бытовой истории, я запальчиво ответил, что менять-исправлять ничего не буду, что я не просил передавать своё сочинение в редакцию и прошу вернуть печатные листочки туда, откуда они получены... на этом моё первое, хотя и заочное, свидание с «Юностью» закончилось, а Серёгин некоторое дальнейшее время осязал моё неудовольствие от вмешательства без спросу в сугубо частную литературную жизнь.
Пробежало несколько лет моей упорной трудовой деятельности, социализм в стране клонился к закату, грянула перестройка, а с ней, как грачи в начале весны, полетели новости, тогда казавшиеся радостными. И в одной из телевечерних программ я увидел репортаж о готовящемся визите в столицу опального певца хрущёвской оттепели Василия Аксёнова, а рядом с ним, улыбавшимся роскошными усами в камеру миллионам почитателей, стояла круглолицая рыжая барышня, улыбавшаяся уже лично ему. Барышню назвали Анной Пугач, представительницей журнала «Юность», приехавшей договариваться с Василием Палычем о предстоящем визите.
На следующий день я, душевно возбудившись - чем чёрт не шутит, ведь вроде как новые времена! - позвонил Серёгину, с его помощью восстановил заветный телефонный номер, и принялся в свободное от работы время дозваниваться до редакции в поисках Анюты, при этом всякий раз выстраивая модель возможного разговора, обдумывая, что и как буду говорить. Переживал я напрасно, Анна, за прошедшее с первого нашего разговора время выросшая до руководителя двух отделов одновременно, на удивление легко вспомнила первую серёгинскую затею и снова согласилась содействовать, предложив приехать в редакцию. Уговорившись о дне, 6 апреля 1990-го года я доехал до «Маяковской», нашёл нужный подъезд. Лестница до второго этажа была забита строительным хламом то ли идущего, то ли прошедшего косметического ремонта. Заранее боясь грубости вахтёрши, я подошёл на вежливых ногах к грузной женщине, сидевшей справа у входной двери, мягко ступая носками ботинок и совсем не шаркая, ждал с искательной полуулыбкой на лице, пока она закончит разговаривать по телефону, спросил, как пройти к Пугач, поскольку мне назначено. Вахтёрша неожиданно любезно объяснила, что Анна Давыдовна занята, но скоро освободится, а мне нужно присесть на один из посетительских стульев. Пришлось посидеть в коридоре, невольно слыша разговоры из открытых дверей.
Был вынужденным свидетелем звонка в редакцию возмущённой читательницы. Ей вежливо отвечала молодая женщина: да, я поняла, что вы - заслуженная учительница, да, роман Аксёнова «Остров Крым», ну что же, вам не нравится, но о вкусах не спорят, нет, это писатель такого уровня, что мы не можем его редактировать, он пишет, что хочет... что это такое, вы спрашиваете? - это мужской половой орган, да, ну что же, что у вас молодая дочь... да, теперь дежурите у почтового ящика, чтобы перехватить новый журнал до дочери... Аксёнов пишет, как есть на самом деле, наши дети же всё это видят в жизни, зачем же скрывать, ну вам не понравилось, пропустите это место, вы остальные журналы с романом читали, у Аксёнова есть интересные мысли, если вы заметили... извините, я на работе, время, отведённое для разговора с вами, у меня закончилось...
Пока ждал, пришла молоденькая девушка, тоже с лёгкостью преодолевшая вахтёршу. Вышла Анюта, спросила у девушки, знает ли она языки, поскольку работа с выездами. Девушка спросила:
- А эта работа - навсегда?..
Из-за этого вопроса девушка мне и запомнилась, а что ответила Пугач, моя изворотливая на услуги память не сохранила...
В редакционном коридоре работало дежурное радио, слышен был знакомый аксёновский текст. Я представился Анюте и спросил:
- Это же Василий Павлович, «Завтраки сорок... какого-то года»?
- Рассказ «Завтраки сорок третьего года», да...
Оказалось, что она участвовала в подготовке этой передачи об Аксёнове и его творчестве. Сказала, что на мои бумаги нужно время, где-то недели три, так как приезжает Максимов, она активно участвует во встрече и приёме как руководитель международного отдела.
- «Континентский» Максимов? - спросил я, чем, судя по благодарному взгляду, кажется, увеличил свой рейтинг.
- Вы всё знаете? - улыбнулась она.
Я передал отпечатанные листочки, четыре рассказа, включая тот, первый.
Через три заветных недели я связался с Анютой, которая сообщила, что в отделе прозы мои рассказы понравились, но сейчас горячая политическая жизнь в стране, идёт перестройка, журналы, хоть и литературные, вынуждены держать руку на учащённом пульсе нашего времени, нужны и тексты для публикации соответствующие, перестроечные, а у меня - вечные темы российской словесности и российского же бытия, вот если бы я предложил другие свои произведения, если, конечно, они есть, наполненные пылом и жаром современного публицистического огня, то их, безусловно, можно было бы опубликовать.
- Время не ждёт? - сказал я.
- В каком смысле? - переспросила Анюта.
- Это я Джека Лондона вспомнил.
Я поблагодарил Анюту, сказал, что пишу, как умею и о чём хочется, а горячего, похоже, в наличии не имеется, поэтому свои листочки готов забрать.
Через день Анюта позвонила мне на работу и вроде как виновато, во всяком случае мне это показалось, посетовала, что так получилось, но у неё есть предложение:
- У меня в журнале «Пионер» хороший знакомый работает, можно сказать, друг, если хотите, он ваш рассказ про школьников возьмёт для публикации!
Я ответил, что предложение неожиданное, нужно подумать.
- Звоните! - прощаясь, сказала Анюта.
Заботясь о будущей репутации, я добыл для ознакомления с потенциальным местом публикации два последних на тот исторический момент номера дотоле незнакомого мне «Пионера» и при беглом перелистывании обнаружил сочинение Эдуарда Успенского под названием «Красная Рука, Чёрная Простыня, Зелёные Пальцы (страшная повесть для бесстрашных школьников)», фундамент сюжета которого составляли детские самодеятельные страшилки-пугалки, рассказываемые в сумерках пионерских лагерей. Желание приобщиться к сонму авторов издания окончательно убило заявление на первой после обложки содержательной странице, что это ежемесячный детский журнал. Мне-то казалось, что аудитория мною сочинённых текстов немного другая по возрастному признаку. Вежливым телефонным отказом на предложение Анны Давыдовны закончилось моё второе, уже непосредственное соприкосновение с «Юностью».
Пролетели годы, канула в историческом далеке перестройка, интернет пришёл на смену проводной связи как стальной конь-трактор на место крестьянской лошадки, Анюта, то есть Анна Давыдовна Пугач вышла замуж за поэта Андрея Дементьева, почти два десятилетия возглавлявшего редакцию «Юности», а сам журнал в 1992-ом году распался на две неравные половины - оставшуюся «Юность» и отпочковавшуюся вроде как на идейной основе часть, принявшую название «Новая Юность», и в этих двух новых изданиях уже не было ни Дементьева, ни Анны. Тягомотное увядание шагреневой кожи тиражей бумажных ежемесячников привело к тысячекратному, если считать от максимального, уменьшению выпуска «Юности» и к полному прекращению бумажного шелеста её «Новой» тёзки по состоянию на 2018-год.
Не доводя дело до крайности, самое время было уцепиться за третью попытку, тем более, что бумажные слова рассказов теперь можно заменить буквами, летящими в интернете, и я послал те же четыре сочинения в «старую Юность», а интеллигентно полгода повременив в ожидании ответа, повторил посылку электронной бандероли, но уже в «новую»...
Получу ли заветную весточку, хотя бы и отрицательную?
Анны нет на боевом посту, некому двинуть мои буквы по редакционным столам...
Ну что ж, в таком разрезе третья моя «Юность» будет длиться вечно...
