Ввечеру угнетение душевное у князя киевского Владимира Святославича возобладало по двум началам: с обеда живот давешней окрошкой буровило, а в довесок прискакал взъерошенный посадник белгородский, зачинщик второй печальной юдоли, да трясясь с испугу, начал страсти дневные пересказывать: - Не вели казнить, вели слово молвить! Объявился в Белгороде Киевском Змей Горыныч, сначала в корчму залетел, квасу, пива и мёду без меры отведал, бузу великую поднял, бранил корчмаря Захарью за небытность фряжских вин, романеи и мушкатели, после чего за пейсы того тряс и из корчмы вывалился, не заплатив, потом по Посаду гульвонил, девок пугая и квасным смрадом из трёх поганых пастей жителей тамошних обдавая, у бондаря Еремея две кадушки испоганил, печнику Фоме глину истоптал, а у пирожника Игната сожрал, не спросясь, три курника, печатным пряником закусывая, ужотко заявился в Детинец, где епископ Елизарий, выйдя из храма со словом вразумляющим, крёстным знамением пытался аспида урезонить, но тот с почтенным старцем прю словесную учинил, мол, Писание знаю лучше вашего, Христос, мол, говорил: «Не мир я вам принёс, но меч», а потому пора на Киев-град походом пойти и спалить всех заживо. А ещё на тебя, князь, хулы непотребные возводил, бахвалился, что, мол, отберёт знак княжеский, трезубец, трём его головам годный и якобы тобой у него украденный, и ещё мерзости всякие глаголил, кои и повторить язык не повернётся, так что старца-епископа тремя глотками гремучими в пре той словесной одолел, разумные речения старца и не слышно было, разве ж три головы переспоришь, опосля чего Змей ослабел и на пороге храма уснул, вход в церковь туловом перегородив, где и по сей час остаётся, всеми головами храпя и рыгая. Призвал я гридь местную, младшую дружину, но сотский растолковал, что им не совладать, а быть побитыми - честь княжескую уронить... - Так что тебе, князь, челом бью, заступись за белгородцев, тебе беззаветно преданных, - закончил посадник и в пояс поклонился... У князя в конце речи посадской опять буркнуло в животе, и он рёк с досадой: - Я тебя пошто отрядил, город доверил, а ты мне каверзы чинишь вместо добрых вестей!.. Пришлю подмогу! Уйди с глаз моих, пока крепче не досадил!
После ухода посадника позвал Владимир дьяка Пафнутия, у покоев дежурившего, и велел разыскать трёх богатырей, чтобы к утру, пробуждению княжескому, ко двору непременно явились. С утра окрошка и не вспоминалась, а дума горькая про Белгород осталась. А тут и богатыри явились пред очи князевы, весёлые и здоровые, и надежда на лучшее горечь вчерашнюю отодвинула. Взбодрился князь, к служивым обращаясь: - Ну, здравствуйте, дорогие воины мои!.. Заскучали, небось, без дела-то молодецкого, воинского?.. Слышал, отдыхаете от трудов доблестных... Алёша, а Василиса Премудрая намедни управу на тебя искала, мол, проходу не даёшь, под окнами её терема на гуслях играешь, куры ей строишь и речи обольстительные ведёшь, ну и руки распускать начал!.. Смотри, жонке твоей, Алёне, не поглянется, коли узнает! Встрепенулся Алёша в огорчении: - Да батюшка-князь, всего-то разок ущипнул, да и то из уважения, а не из интереса какого! Она сама подолом крутит, и намёки разные с ужимками, вон к нам в банный день явиться собиралась, еле отговорились... Не надо Алёне на меня напраслину доносить!.. Перевёл очи ясные князь Владимир на второго гостя: - А ты, свет-Добрыня, у купца ганзейского весь товар забрал, пенял на тебя! Ты мне так всю торговлю порушишь, казне недобор! Добрыня удивился: - Ну вот, на бедного Макара все шишки валятся! Не серчай, отец родной, я товар у купца в тавлеи выиграл, при свидетелях, что взято, то свято!.. Что же мне, как дитяти малому, на шелобаны играть?!.. А купца никто не неволил, от паршивой свиньи визгу много, а шерсти нет, он, небось, если б выиграл, меч-кладенец мой забрал, назад не отдал бы! Кто богу не грешен, князю не виноват! Продолжил князь укоризны, обратясь к Муромцу: - А ты, Илья, сурьёзный ведь муж, степенный, а табор цыганский по миру пустил, кибитки ихние на щепки разнёс, оглобли с телег за версту пораскидывал, да и медведя ручного с цепи спустил, а балалайку, что для его плясок приспособлена, об колено разбил; не ожидал от тебя такой победы, чай, не половцы с печенегами! Заступился Добрыня за старшего брата названного: - И на доброго коня спотычка бывает, князь! Покачал головой Илья: - Веришь али нет, светлый князь, те цыгане ластились, подпоили меня медовухой, а потом мне же чуть моего коня не продали, я уж сребреники киевские твоей чеканки, за службу верную дарованные, отсчитал, да вдруг спохватился, ну и осерчал, конечно, не удержался маленько, переборщил... Ну не за этой же малостью, чтобы каждого попрёком ткнуть, ты нас, надёжа-князь позвал, да ещё всех троих? Небось, за делом государевым? Неуж опять печенеги объявились? - Да не печенеги, Илья! - нахмурился князь Владимир. - Змей Горыныч, вражина лютая, трутень проклятый, над людьми опять куражится! Вот в Белгороде объявился, в корчме погулял, за ништо хозяина обидел. - Ну, князь-батюшка, - возразил Алёша Попович, - я того Захария знаю, квасу ещё ничего, а пиво и медовуху всяк раз недоливает, да и разбавляет, паразит, водицей ключевой, я уж сам его было поучить собирался. Князь махнул рукой: - Да если б только это!.. Так он после корчмы и стыдной попойки честных граждан по Посаду гонял, с девками бесчинствовать пытался, бондаря с пирожником без товара оставил! Тут опять встрял Добрыня: - Отец родной, коли слегка выпил, так такая быль молодцу не особо и в укор, сам понимаешь, дело случая, тут сильно от повода зависит! Князь Добрыню, руку свою подняв, остановил: - И это не всё! Он, змеюка подколодная, к храму направился, умствовал над Писанием нашим, глумился над епископом, с вразумляющим словом к нему вышедшим, да и меня словами поносными хулил и мерзости глаголил, а в довершение грозился Киев-град весь пожечь! Илья, до того молчавший, головой из стороны в сторону покачал: - А вот это неуместно, тут только потачку дай, лихого молодца остудить надо, окорот дать. Надёжа-князь, а дружина местная куда смотрела, али отъехала куда по надобностям? Опять махнул рукой князь Владимир: - Да слаба там дружина против него, попряталась, пригорюнившись, и не встревала. Я потому и позвал вас троих, чтобы этого Змея уму-разуму поучили, да так, чтобы дорогу к нам забыл, пусть вон в землях фряжских или варяжских, а хоть бы и у печенегов куражится. Поручаю вам, ничуть не мешкая, отправиться в Белгород, пока супостат с похмелья там задержался, и разъяснения ему дать, как потребно в землях киевских себя вести. - Понятно, надёжа-князь, не медля и отправимся, - ответил за всех троих Илья.
Поклонились богатыри Владимиру Красному Солнышку и на крыльцо княжеское вышли, вскочили единым махом на коней своих верных - Алёша Попович на Каурку бурого, Добрыня Никитич на Сивку серого да белого, Илья Муромец на Бурку вороного. Каурка всхрапнул, Сивка в нетерпении копытами передними переступил, Бурка ноздрями пошевелил, и в путь богатыри тронулись. - Ты, Алёша, дорогу знаешь, коль Захария, корчмаря белгородского, признал? Вот и показывай, куда править, и далеко ли? - спросил Илья. - Да вёрст двадцать с гаком, найдём, правда, давно там не был,- отвечал Алёша. - А что Змей такой куражливый-то? - Безотцовщина, воспитания никакого, пролитую воду в кувшин не вернёшь, что упущено, не отыграешь, сызмальства шелапутничает, особливо когда в ответ силу не видит, над малыми да беззащитными давай своевольничать, - вздохнул Добрыня. - И что с ним делать? - спросил Алёша. - На месте видно будет, может, миром поговорим, усовестим, его послушаем, повинится - хорошо, нет - там и решим, по поведению, что и как, - раздумчиво молвил Илья. - Он, может, повинится с испугу-то, да слово Змеево не стоит того, болтать не цепом махать, поучить да потрепать маленько не во вред, чтобы меру знал, - добавил Добрыня. - Ну, там посмотрим, - утвердил Илья. Только из Киев-града выехали, камень путеводный встретился, за ним три дороги расстилаются, на камне прописанные. - Читай, Алёша, очи твои молодые, лучше наших к грамоте приспособленные, - молвил Илья. Вгляделся Алёша в буквы неровные, прочитал неспешно: - Направу ехати — богату быти, налеву ехати — сыту быти, пряму ехати - найдеши зачем идеши... - Выбор не велик, а стоять не велит, - сказал Добрыня. - Прямо и тронемся, - решил Илья. Долго ли, коротко, а приехали богатыри к Белгород-граду без всякой дорожной закавыки, окромя пыли на копытах конских. А на окраине их уже и посадник встречает, глазыньки всё утро проглядевший, не идёт ли подмога от князя Владимира Святославича: - Здравствуйте, гости дорогие, хорошо ль ехали? - Ну что, горемыка, показывай к супостату дорогу! - строго указал ему Илья. Засуетился посадник, замельтешил: - Да я в сумерки ещё, меж волком и собакой, малую дружину, гридь местную, мне подневольную, поднял, страхи их успокоил, и на аспида повёл, пока тот после вчерашнего в слабости пребывал. От храма-то его вспугнули, не ожидал он, к берегу кинулся, там у Ирпени пещерка имеется, мы в ней припасы городские на случай чего уберегаем, вот в ней схоронился, да ворота за собой, гнида, запер, я провожу, недалече тут.
У пещерки, где Змей укрылся, ворота крепкие, дубовые. Взял тут Алёша Попович из колчана стрелу боевую, калёную, оттянул её охвостьем тетиву тугую, да и пустил стрелу прямо в ворота. Загудели ворота от стрелы воткнувшейся, вздрогнули, а Алёша голосом задорным, звонким к аспиду обратился: - Выходи, гадюка зелёная, гости приехали! Тишина, только кузнечики стрекочут. Подъехал Добрыня Никитич на Сивке к самым воротам, ткнул копьём богатырским в петлю верхнюю, покачнулись ворота, на месте стоять остались. - Эй, ты зелёный червяк, слышь, выходи, глухому поп две обедни не служит, добры молодцы ждут! - крикнул зычно Добрыня так, что даже и кузнечики притихли. Тишина. - А ну-ка, подвинься, Добрыня,- Илья Муромец размахнулся и ударил палицей булатной по воротам, разлетелись ворота на малые щепочки, и открылся тёмный зев пещеры, вглубь извилисто уходящий. Тягучим, как густой мёд, басом изрёк Илья в дыру пещерную: - Эй, ты, зелёное гуано! И ответило ему пещерное эхо: - Ано...ано...но...о... Продолжил Илья: - Выходи биться или мириться! - Ится...ится...ся...ся, - затухало эхо. И встала тишина такая, что слышно было, как вылетевший наружу малый комарик, пролетая, со страху чуть пискнул. - Да нет там никого, умотал, небось, супостат окаянный! Пойдём, в корчму с устатку заглянем, да и коням с дороги отдохнуть надо, - вымолвил Алёша Попович. - А и поехали, а то кишка кишке кукиш кажет, - согласился Добрыня. - Малость там отдохнём, переждём, вдруг объявится супостат некрещёный! - утвердил Илья. Только отъехали, любознательный Алёша спросил: - Илья, а чем ты его ругал! Гуана эта, что такое? Илья усмехнулся: - А это, что и помёт, только лежалый... Так, что-то к слову пришлось! - Откуда ты такую учёность знаешь? - Добрыня интерес проявил, гордый за старшего. Пуще Илья усмехнулся: - Я и не упомню, где-то слышал, может, послы чужестранные при дворе княжеском сказывали... Русский человек на учёбу ухватист!.. Не лаптем хлебаем... Когда скрылись из виду три конных тени, солнце заслонявшие, выполз на пузе из закоулка пещерного Змей Горыныч, дрожа от испуга, и сказала средняя, вроде как главная его голова: - Зелёный, зелёный.... Ну и что ж, что зелёный, зато живой остался. И убыл споро в края фряжские, мушкателем и романеей латать нервы потрёпанные, и с тех пор в землях киевских, пока княжил Владимир Святославич, не объявлялся, а про другие времена в других сказках поговорим.
